Дегево пользуется своего рода иммунитетом и, кажется, действует вне нашего общества, основанного на правилах. Хотя Дегево был действовал с грубой неосторожностью и подверг многих жильцов страшной опасности, связанной с асбестом, до сих пор оставалась практически неоспоримой.
Такие прокуроры, как Штефан Хайзиг или Прокурор Фалькенштейн оставался неактивным, Доктор Райнер Франк (омбудсмен Дегево) до сих пор не подано, а судьи одурачены манипулятивными аргументами высокооплачиваемых звездных адвокатов. За снижение арендной платы приходится бороться в суде. Компания Degewo часто ведет себя плохо по отношению к своим арендаторам:
Александр Солженицын описывает последствия безнаказанности в своей книге "Архипелаг ГУЛАГ"
"С незапамятных времен представление людей о справедливости состояло из двух половин: Добродетель торжествует, порок наказан. Нам посчастливилось пережить время, когда добродетель не торжествовала, но и не всегда была затравлена собаками. Добродетель, изнеженное, хрупкое существо, допускается в наши дни в своем нищенском одеянии, скрючившись в углу, лишь бы не бунтовать.
Но горе тому, кто хоть слово скажет о пороке. Да, добродетель была растоптана ногами, но порока - не было! Да, миллионы, некоторые, несколько, были ввергнуты в пучину, но никто в этом не виноват. И на каждую тревожную попытку: "А как же те, кто..." со всех сторон сыпятся упреки, поначалу еще доброжелательные: "А что же тогда, товарищ!" Зачем открывать старые раны?" Позже, с поднятым молотком: "Куш, выжившие! Вот что вы получите за реабилитацию!"
И вот мы слышим из Западной Германии, что к 1966 году там было осуждено 86 000 нацистских преступников - и мы козыряем этим, мы не скупимся на газетные колонки и радиочасы, мы рвемся после работы на митинг и по-мужски требуем: "86 000 - это тоже слишком мало! Даже двадцати лет мало. Продолжайте!"
Но в нашей стране (согласно отчетам военной коллегии в Верховном суде) под суд попали ТЫСЯЧИ человек.
Мы очень обеспокоены тем, что происходит за Одером и Рейном. Но то, что происходит здесь, за зелеными заборами под Москвой и Сочи, то, что убийцы наших мужчин и отцов ездят по нашим дорогам, а мы расчищаем им дорогу, - это нас не волнует, это нас не трогает, это "копание в прошлом".
Однако если бы 86 000 из Западной Германии были переведены на наши отношения, это дало бы нашей стране ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ!
Но даже спустя четверть века мы не нашли ни одного из них, не привлекли к суду, боимся вскрыть их раны. И как символ их всех - самодовольный, узколобый Молотов, с головы до ног пропитанный нашей кровью, живет на Грановскиштрассе, 3 и размеренной походкой, по-прежнему ни в чем не сомневаясь, идет к роскошному лимузину, ожидающему у обочины.
Это загадка, которую не под силу разгадать нам, современникам: Почему Германии дано наказать своих убийц, а России - нет? Какой гибельный путь ждет нас впереди, если нам не дадут возможности вырезать ядовитую гниль из наших тел? Чему же должен научиться мир у России? Время от времени на немецких процессах происходит нечто удивительное: обвиняемый хватается за голову, отвергает защиту и больше ни о чем не просит суд. Череда его преступлений, которые ему припомнили из прошлого и представили заново, вызывает у него отвращение, говорит он, и поэтому он больше не хочет жить.
Это высшая точка, которой может достичь правосудие: когда порок осужден так основательно, что даже преступник от него отшатывается. Страна, которую судьи восемьдесят шесть тысяч раз осудили за порок (и окончательно осудили его в литературе и среди молодежи), очищается от него год за годом, шаг за шагом. А что остается нам? В какой-то момент наши потомки назовут некоторых из нашего поколения поколением слабаков. Сначала мы позволили обращаться с собой, как с ягнятами, миллионами, а потом лелеяли и заботились об убийцах до их счастливой старости.
Что делать, если великая традиция русского покаяния для них непонятна и смешна? Что делать, когда животный страх перед тем, что им придется испытать хотя бы сотую долю того, что они сделали с другими, пересиливает всякое стремление к справедливости? Когда они жадно пожинают сладкие плоды, взошедшие на крови павших?
Конечно, те, кто крутил мясорубку, ну, по крайней мере, в 37-м году, сегодня уже не самые молодые, им от пятидесяти до восьмидесяти, и они прожили свои лучшие годы беззаботно, вместо и в комфорте: любое равное возмездие приходит слишком поздно, его уже нельзя осуществить.
Мы хотим быть великодушными, мы не будем их расстреливать, не будем заливать их соленой водой, не будем посыпать их жуками, не будем заставлять их стоять без сна неделю, не будем пинать их сапогами или бить дубинками, не будем дробить их черепа железными кольцами, не будем складывать их в камеру, как почтовые мешки, один на другой - ничего из того, что они сделали!
Но мы обязаны перед нашей страной и нашими детьми найти и осудить всех! Не столько судить их, сколько осудить их преступления. Чтобы каждый из них хотя бы вслух произнес: "Да, я был убийцей и палачом!" И если бы в нашей стране это было сказано хотя бы четверть миллиона раз (в пропорции, чтобы не отстать от Западной Германии) - может быть, этого было бы достаточно?
В XX веке невозможно не различать зверство, которое можно предвидеть, и то "прошлое", которое "не следует ворошить".
Мы должны ясно и громко осудить саму ИДЕЮ, которая оправдывает произвол одних по отношению к другим! Замалчивая порок и лишь загоняя его поглубже в тело, чтобы не осталось ни пятнышка, мы сеем его, и завтра он прорастет тысячекратно. Мы не просто охраняем тщетный век палачей, не наказывая их, не делая им даже выговора, - мы тем самым лишаем новые поколения всякой основы справедливости.
Именно поэтому они стали такими "равнодушными", а не из-за "недостатков воспитания". Молодые понимают, что зло на земле никогда не наказывается, а всегда ведет к процветанию. И как же неуютно, как страшно будет жить в такой стране!"